Ящер-имитатор.

 

Радио Эх предупреждает, что большинство описанных в этом рассказе событий вымышлены, а мнение его автора далеко не всегда совпадает с мнением редакции.

 

– Миша, согласись, что “Вскрытие Трупа Марксизма” – это немножко сильно. Прости, ты с ума сошёл ? Ну понятно, что по-русски это проходит, но если бы ты сказал что-нибудь подобное в немецкой передаче... Это же левое радио. Ты не помнишь скандала с албанцами ? На нас и так уже все смотрят...

Миша смотрел на Олега через стол и чуть не похлопывал себя по животу от удовольствия.

– Не поймут, – сказал он наконец.

– А если кто-нибудь заморочится перевести ? Ну представь себе ... Слушай, Вероника, пойди сюда. Иудаизм и Марксизм, 30 минут, представляешь себе. Всё как надо, цитаты из Тейлора, Герцля... Back to the roots такое.

Вероника присела на край стола и сочувственно посмотрела на Мишу.

– Между прочим: ты знаешь, почему радио поссорилось с фондом Бёлля ? Потому что там в программе стоит “противодействие двум формам тоталитарной идеологии, сыгравшим столь негативную роль в немецкой истории...” Клаудия письмо об этом писала, дать тебе ?.. Что именно в немецкой истории нельзя уравнивать коммунизм с фашизмом, что коммунисты были единственными, кто брал ножки от стульев и шёл драться, и сейчас компартия в Германии запрещена, а национал-социалисты нет. Так что труп марксизма здесь очень кстати...

Интереса к дискуссии Миша не проявлял и молча разглядывал огромный плакат “Слушай радио – станешь голубым”, висевший у входа в одну из студий.

– А я недавно была на празднике Че, – сказала Вероника, – Это Сесилия мне сосватала. Что ей было самой не пойти ? Там анархисты всякие на мотоциклах... Так вот, там был настоящий коммунист. Застёгнутый. Он всё ходил вокруг, а потом говорит “Ах, так вы из России ? Из страны победившего коммунизма ?” А я говорю, да, и потому скептически отношусь к подобным мероприятиям... Его как ветром сдуло. Почувствовал классового врага. Он, кстати, ещё говорил, только вы не рассказывайте, куда идёте, это мероприятие, так сказать, не совсем открытое... А я схожу на станции, никого нет, немецкая глушь, домики, я спрашиваю проходящую пенсионерку, где здесь ангар-кафе, а она говорит, направо, а потом прямо, и там уже увидите красные флаги...

– А там не было никаких флагов, – уточнил Миша.

– Да конечно нет, просто дверь...

Барабаны в динамиках сбавили тон. “Это был голос Африки на частоте 102,3 мегагерц, у микрофона Антонио Абебе, и я напоминаю, if you drive, don’t drink, if you drink, don’t drive..."

– Нам ещё диски ставить ! – забеспокоился Миша, – Пошли!..

 

В эфире: “...а ну давай закуривай” (“Парк Горького”), и дальше: “Вы слушаете Радио Эх, русскоязычную программу на радио Dreyeckland, на волнах 102,3 мегагерц. Вы можете слушать нас по-русски каждую суботу с 13 до 14 часов, и по-немецки каждый четверг с 19 до 19.30. В нашей программе: новости СНГ – – – сравнительный анализ прав беженцев в Германии и Росии – – – избирательное право для иностранцев – только для EU ? – – – укрепленная Европа, что дальше ? – – – и, во второй части программы, обзор « Авангардное искусство на улицах Москвы » ” Бас-гитара выводит “э-эй ухнем...” Олег перебрасывает Мише наушники, тот склоняется к микрофону, рычажок вверх, красная лампа... В эфире: “Государственная Дума России отклонила в первом чтении законопроект о двойном гражданстве, ещё раз продемонстрировав тем самым готовность российских парламентариев к построению открытого общества...” Вероника включает бобину на запись. Ухают динамики. Перед стеклом студии появляется Антонио Абебе, показывает пальцами ОК и беззвучно желает доброго утра. Дальше в окне торчит труба над брошенной фабрикой. Из соседнего дома выносят синее чучело, оставшееся от Love-парада. В остальном – южно-немецкий октябрь.

 

Когда Ольга и Олег выходят из студии, начинает смеркаться. Вероника разбирает письма. “Ага, – говорит она, – скоро приезжают русские шаманы. Из Гамбурга. Прожили несколько лет в Петропавловске-Камчатском, где и получили инициацию. Ещё они – аристократы. И прямые наследники сибирских традиций.” Ольга закуривает. “Давай отправим туда Бориса, – говорит она, – Пусть спросит, клянутся ли в Петропавловске-Камчатском на медвежьей шкуре...”

 

В эфире : глубокий и полный пафоса голос говорит: “Я думаю, что родину можно потерять не только так, как, например, в Югославии, когда начинается война, и твой дом разрушен. Родину ещё можно потерять, если приезжают и заполняют страну люди, чуждые нашей национальности и культуре...” Лючия останавливает запись и продолжает: “Вы слушали отрывок из выступления христианского демократа Л., который, кстати, является одним из лидеров «немецкого народного союза». Мы глубоко сочувствуем господину Л. в его озабоченности по поводу того,что происходит у него дома. Но не только дома подстерегают человека неприятности. Так, недавно господин Л. с группой своих единомышленников решил посетить государство Израиль. По требованию израильской стороны, самолёт был посажен в Турции, и господину Л. с коллегами пришлось выйти. Израильские власти заявили, что не принятый ими самолёт был полон немецких правых радикалов."

 

Ты один нам опора, о великий Луи Бенюэль. На организованном ХДС собрании против либерализа-ции немецкого закона об иностранцах «Скромное обаяние буржуазии» и «Призрак свободы», вовремя вспомненные, спасают нас от преступлений против толерантности. Вероника берёт интервью у разгорячённого дебатами ХДС-овского старика. “Если иностранцы пойдут на выставку о вермахте, – говорит он, – им расскажут, что мы народ преступников... Дайте здесь гражданство шести миллионам иностранцев, и наша вина разделится, на лишних шесть миллионов... Было бы неплохо, а ? Я одного только не понимаю, если мы – народ преступников и висельников, что же они все сюда понаехали ? Что они сюда понаехали ?” О Луи Бенюэль, помоги нам, объясни, в каких тайниках хранится и как выпускается Твой страус, он так нужен нам, Ты же видишь...

 

В эфире: "Когда группа из девятнадцати детей из Бангладеш была нелегально ввезена на самолёте в Германию, была зима. Разбирательство в аэропорту продлилось несколько часов, после чего дети были посажены в полицейские микроавтобусы и увезены в сторону пункта приёма беженцев, находящегося примерно в двадцати километрах от Берлина. Дети были одеты по-летнему, у них просто не было никакой другой одежды, многие были босиком. По дороге полиция высадила детей прямо на улицу, предложив им и сопровождающим их взрослым добираться до пункта приёма беженцев своим ходом. Денег на транспорт им не дали. Результат: тяжёлые обморожения, окончившиеся в ряде случаев ампутацией ног.

Берлинский аэропорт, как место трагедии, не уникален. Так, в Московском аэропорту Шереметьево-2 гражданка Великобритании была свидетелем, как два полицейских волокли по полу через зал ожидания беженца африканского происхождения, причём ещё один полицейский шёл сзади, время от времени ударяя жертву ногой по голове. В здании транзитной зоны Шереметьева на окна были поставлены защитные сетки, после того, как другой беженец из Африки, просивший в России политического убежища, выбросился из окна, узнав, что его собираются депортировать в страну, откуда он прибыл.”

Рычажок вниз, красная лампа гаснет. В динамиках – ВВ. “Передам по радiо: прощай, рiдна батькiвщина...” Пауза, пауза. Выпускающие редакторы тушат сигареты синхронно. Что у нас дальше ?..

 

В эфире : “Христианский социальный союз высказался против предоставления гражданства родившимся в Германии лицам не-немецкой национальности второго и третьего поколения, мотивировав это тем, что миллионы возникших таким образом «новых немцев » не будут голосовать за христанских демократов...”

 

Я учредил бы Почётную Премию Радио Эх и присудил бы её:

...Жоржи Амаду за роман «Лавка чудес».;

...Исраэлю Шамиру за путевые очерки с почётным дипломом за рассказ «По следам Редьярда»;

...Атому Эгояну за фильмы «Next of the kin» и «Календарь»;

...Тео Ангелополосу за фильм «Взгляд Одиссея»;

...Вячеславу Курицыну, первым в России публично высказавшему мысль о том, что “чёрное и белое вместе (на одной площадке, на одной сцене, в одной постели) – это прежде всего красиво... Новые цвета, новые жесты, новая психомоторика...”

... турецкой писательнице Демиркан за борьбу с динозаврами на немецкой земле;

...Лауре и Берусу, социологу из Бразилии и иранскому диссиденту, создавшим первый в Европе крупный межкультурный проект на независимой радиостанции Dreyeckland;

...и финансировал бы подготовку трехтомного исследования «История мультикультурных обществ».

– Ни за что ! – говорит Вика по поводу последнего пункта.

 

Тони – профессиональный англоязычный журналист из Нигерии – делает «Голос Африки». Мы с ним дружим. Человек он импульсивный, год учился в Москве. Его телефонные счета доходят до астрономических цифр, он обзванивает пол-Африки, потому что оттуда звонить дорого. Во Фрайбурге он уже стал популярным DJ‘ем. Ира говорит, что Тони правильно её соблазнял, так, как она сама бы это делала, будь она мужчиной и африканцем. То есть вёл себя крайне сдержанно, отвёз на дискотеку, где его все уважают, а потом домой.

А вот ещё одна история про Тони. Совет по делам иностранцев выделяет нам раз в год какие-то деньги на покупку CD, газет и т. д. Иностранные редакции должны подать заявки. Веронику встречает в коридоре ответственная за это фрау К. “Вот послушайте, – говорит фрау К., просматривая свои папки, – нужно, чтобы все они пришли ко мне на этой неделе. Вчера у меня уже был господин Антонио Абебе, я не помню, какая редакция, корейская, кажется...”

 

Я, кстати, пускал африканскую музыку в наших русских передачах. Сэт, / сато-о-и сэт, / сэт / сато-о-и сэт. Наши дети роются в грудах мусора, наши города заросли этой дрянью... Чистить, чистить, чистить...

 

Структура и антропология.

Больше всего итальянцы любят слово «структура». Это мы выяснили в Падуе, куда ездили по приглашению местного совета по делам иностранцев при городском совете, (то есть при «полке с мопсами в лавке глиняной»). Мероприятие больше представительское. Серьезных политических прав совет иностранцев не имеет ни там, ни сям, – мопсы не дают, – но может создавать «структуры». В Италии «структуры» помогают чернорабочим из Северной Африки в поисках жилья (аборигены иностранцам здесь квартир обычно не сдают), организуют какие-никакие общежития и занимаются потом разрешением сексуальных проблем в этих, в основном мужских, общагах. Мы честно участвуем во всех рабочих группах и обсуждаем пути структуризации. Должен сказать, что, позаботившись, даже преувеличенно, о крыше над головой и еде, наши хозяева совершенно не заботились о переводе, и, если бы не приехавшие с нами из Германии итальянцы, ничего бы вообще не вышло. Но работаем, в перерывах знакомимся с местными марроканцами и.т.д.

Итальянское гостеприимство – не немецкое, и к структурам не сводится. Исследуя в восемь часов утра наш отель, обнаруживаем три термальных бассейна. В одном плавает Миша, в другом – наш сын. Мы забираемся в третий, открытый, и видим, как на балконе в четырёх этажах над нами прявляется прилежно завтракающая перед отправкой в мечеть немецкая часть нашей группы. Нам делается несколько вялых одобрительных жестов. Что бы им самим не залезть в воду, раз уж занесло на термальный курорт ? Ах, Weltbeglueckungsmoeglichkeiten*, как мало мы их замечаем, и эти тоже, и эти... Впрочем, итальянцев тоже близко нет, может быть тёплая пузыращаяся вода размывает структуры ?

После дня сплошных речей членов Падуанского горсовета нас, наконец, прорвало. В палестинском расторане к нам подсел Марко, кинорежиссёр из Тираны, снимавший все эти церемонии. Он знал только итальянский и совсем немного русский, и мы заполняли паузы красным вином. Разговор у них с Мишей шёл на существительных: Россия – да, да, Россия, хорошо, – Горбачёв, Ельцин, Ельцин, – да, дурак, дурак, – а Сахаров, говорит Марко, хорошо, Сахаров, – да, и Россия,– уводит разговор дальше в историю Миша, – вот Сталин, – Сталин, омрачается Марко, – а еврей, продолжает Миша, еврей, сослали еврея, – что ? что ? – в лагерь... – что ? не понимаю... – умер, умер еврей...

С историями Марко оказалось ещё труднее, и вот теперь, в автобусе, Миша по-русски навёрстывает два часа речевой недостаточности. Автобус прыгает по Падуе, Миша иногда хватается то за нас, то за Ольгу, но помогает это мало. Его явно разбирает. “Да, был у меня... друг,.. – начинает он, немотивированно давясь от хохота. Мы постепенно подключаемся, у нас тоже был трудный день. “...его... его фамилия...” Спереди начинают оглядываться, хорошо ещё, что нас экранирует собой нигерийский союз, они тоже не самые тихие. “...фа-милия... была... Статейкин...” Нет, он – волшебник. У меня почему-то сводит затылок, я вишу на подлокотнике. Ольга тоже начинает сползать под кресло. “Да... – Мишины глаза сияют, кажется, его уже охватывают конвульсии, – Ста-тей-кин. И у него ещё был сифилис..." Автобус делает вираж. – Что же это такое ? – Ночная Падуя, Господи. “Сифилис. И он... говорил,..– стонет Миша, – Сяду... на скамейку... напишу... статейку !..”

Я врезаюсь лбом в спинку переднего кресла. Ура ! Автобус прыгает по Падуе и слушает только нас.

 

"Источником счастья являются вещи или никем не созданные, или созданные непроизвольно, или полученные незаслуженно."

 

(Музыка. Из студии выходят модераторы.)

1-ый модератор: У Керстин работают два шизофреника. Настоящих.

2-ой модератор: (с жаром) Вот это мне нравится ! И редакции “На других языках” ! Полная открытость радио самым разным категориям населения, конец монополизации медиа... У них должен быть хотя бы час в прямом эфире...

1-ый модератор: Так и есть. А ты думал, что они там тусуются.

3-ий модератор: (задумчиво) Говорят, что рисовать им полезно. А насколько им полезно радио, я не очень понимаю...

 

В трамвае беседуют две пожилые женщины. "– А Вы знаете такого писателя, Беляева ? – Да, да, читала когда-то... – А вот я слышала здесь на русском радио, так интересно, как он оказывается в Германии..." Это был отзыв на нашу с Сашей передачу “Андрей Белый в Базеле”.

 

Радио Dreyeckland – независимое и некоммерческое. До середины 80-х они вещали без разрешения, по пятнадцать минут, столько времени требовалось, чтобы засечь передатчик. Потом оставалось ещё десять минут, чтобы погрузить аппаратуру в багажник, а потом на пустое место приезжала полиция. Наш знакомый Вальтер Моосман, известный тогда бард, специально написал песню, чтобы лучше запоминались частоты: “По пятницам и по субботам на сто два УКВ...”

 

В эфире: “... бывают сны, когда можно проснуться из одного сна в другой. А бывает, как будто поднимается какой-то таинственный занавес, и как грянет Чайковский – хоть уши затыкай...”

 

Спрашиваю, какую музыку можно поставить после слов “никогда не припомнишь мотив” ? Варианты ответов: “1-ый концерт Чайковского”; “в лесу родилась ёлочка”; то же с продолжением “а кто её родил и.т.д.”; “на поле танки грохотали”; и наконец “дайте в руки мне гармонь / золотые плошки / '– '– – – '/ за мешок картошки”.

– Откуда это ? У тебя не голова, а банк данных.

– Как говорила моя бабушка, “голова гудит, как пивной котёл”... И постепенно всё, что я могу сказать по радио, оттуда выветривается. И останется такой базовый, густой осадок. И вот тогда я сделаю свою передачу. А потом мне будет всё равно...

Ставлю “Столетний дождь”.

 

В эфире: “...преподавательский состав во Фрайбургской консерватории очень разнообразен. – говорит профессор Б. – Здесь работают люди из разных стран: из Японии, из Австралии...” Ольга накладывает свой перевод на русскую запись. “Да, – многообещающе начинает очередной пассаж профессор, – преподавательский состав в консерватории очень разнообразен...” Вообще Ольга переводит, не вдаваясь в смысл сказанного, как и следует профессиональной синхронистке. Но здесь мы сами попросили её иногда чуть-чуть подправлять оригинал, если он покажется ей слишком сухим. “Особенность Фрайбургской консерватории, это прежде всего – её разнообразный состав, – говорит она по-немецки, – Преподаватели со всего мира...” “... из Японии, из Австралии.”– поясняет профессор. В коридоре Миша и Олег задерживаются около динамика.

– Смотри, Ольга просто великолепно переводит. Так отчётливо, и сразу live...

“Мои коллеги – музыканты из самых разных стран, в том числе таких отдалённых...” – по-немецки говорит радио. За стеклом студии намечается какое-то движение.

– Слушай, – говорит Миша, – а тебе не кажется, что они это уже говорили ?

– Да не важно, в интервью вечно все повторяются.

– Нет, ты послушай. У них всё время идёт одна и та же дорожка. Этот чёртов минидиск стоит на реверсе !

В динамиках начинается полонез.

 

В эфире : " Когда юноша впервые познаёт женщину, узнаёт ли он что-нибудь новое ? – Конечно, а как же ? – Но об этом ему тысячу раз говорили товарищи, научные книжки, эротические картинки... – Ну да, но ведь это совсем не то ! – Вот сволочи, думает он, что за хреновину такую мне рассказывали ? Всё совсем не так... Нечто подобное происходит и с эмигрантами на Западе...” Это из Мишиного “Эссе об эмиграции".

 

Уроки русского языка в нашей немецкой получасовке. Вика и Юлия объясняют слова: шлагбаум (нем. schlagen – бить, Baum – дерево), бюстгальтер, бутерброд, платц и подобные. Но, если вы не знаете русских слов вообще, – говорят они в заключение, – не огорчайтесь. Есть и немецкие выражения, с которыми вы в России не пропадёте: хенде хох и Гитлер капут.

 

В эфире (Юлия по-русски представляет Катарину из Баварии): С глухой баварской деревни к нам маленький медведь пошёл. Медведь-Катя не ревёт, но поёт разными голосами и любит прежде всего всё страшное. Страшные сказки, страшную группу “НОЛЬ”, страшный русский язык. В Питере по ночам она бродит по тёмным подвалам с музыкантами андеграунда ! Даже до Новороссийска дошла её слава, где она дралась с подросками. Иногда она делает что-то, о чём здесь нельзя говорить. И не будем. Просто скажем, что она смелый человек. Но она не однозначна, наша Катя, она “hоеchst kompliziert".

 

Во время войны Эфиопии и Эритреи на радио приходит тип в костюме и протестует против того, что вещает на своём языке эритрейская редакция. Требует её закрыть.Чувствуя некоторые “стилистические расхождения”, Вика говорит с ним холодно. Слово за слово, он вытаскивает партбилет какой-то эфиопской партии. – А сколько у вас партий ? – У нас – одна, но её поддерживает весь народ. Словом, мы его отписываем и успеваем ещё ввернуть что-то про Хайле Силасие. Свалил. Действительно, не закрывать же эритрейцев. Хотя, с другой стороны, надо было бы послушать, что они там говорят, война всё-таки. Но эритрейский во Фрайбурге понимают только сами эритрейцы, и ещё вот представители Эфиопии. Мы решаем вынести вопрос на общее собрание. Пусть ищут теперь в университете переводчика...

 

Кристоф прислал мне e-mail из Питера, который я проглядел и даже распечатал от удивления. Звоню в редакцию: “Кристоф какой-то странный, извиняется и сообщает, что не может быть на похоронах царя...” Оказывается, с ним договаривались, что он возмёт мобильный телефон и пойдёт к месту событий. Увы. Пришлось самим давать “топ-топ-топ, мы несём гроб”, комментарий и т.д.

 

В русском кафе во Фрайбурге хозяйки – сёстры из Питера. Одна из них рассказывает: “Я ехала за покупками, включаю радио в машине, французскую волну, и слышу, представляете себе, по-русски, полный идиотизм, ну, полный бред.” Сразу становится понятно, что речь идёт о нас. “Там какой-то еврей, картавя, рассказывал, как другой еврей занимался онанизмом на прыжковой вышке...” Ольга уткнулась в пиво, а Вероника и Саша уже показывают на меня пальцами, вот, вот он, картавый еврей, и это он рассказывал о Бренере, художественная ретроспектива... “ Я чуть с ума не сошла, – продолжает она, – я сама здесь по еврейской визе, думала, может быть какое-то израильское радио прорвалось... Приехала домой, рассказала сестре, сестра пошла в машину, станцию ловить, но уже не поймала... Так это были вы ? Не может быть, эта ахинея ?!” Пауза. “Ну, я ничего не понимаю в радио... А повторить можно ?”

 

Вместе с другими иностранными редакцями мы делали музыкальную ночь в прямом эфире, Sendenacht, когда в студию набивается человек двадцать, и все крутят свою музыку часов до трёх, говорят вперемешку по-немецки и на своих языках, зовут всех полуночников на радио и.т.д. Итальянцы даже пели в студии. Мы вошли как раз на словах “terroro russo”. Хохот. Лючия опускает на секунду микрофон: простите, простите ! Потом пришли ещё бразильцы и турки и пришлось договариваться, что каждая редакция ставит две песни и может дать комментарий, но не дольше трёх минут, и так по кругу. Правила жёсткие. При попытке поставить третью песню подряд Сесилия вытаскивает мне CD. Ладно, в какой-то момент я ставлю наконец третью запись, это “Белая ночь” Шевчука для уже сто лет назад позвонивших питерцев. Она длинная. В студии обсуждают, как все русские любят скрипки и патетику. К пятой минуте обстановка накаляется, оказывается им нужно успеть на последний поезд. “Слушай, сейчас мы скажем пару слов, а ты потом последи за кассетой, переключишь, когда закончится, хорошо ?..” И вот, когда все уже давно пьют у Сесилии кофе, я один торчу в студии и слушаю турецкую музыку, на которую западал только в детстве, специально ища на радио мелодии попротяжнее. Двенадцать с половиной минут...

 

Обсуждение плана передач. " – Нет, давайте этот материал пускать не будем, а то недавно здесь в Бад-Кроцингене человек повесился..."

 

К нам зашла живущая недалеко от Фрайбурга русская журналистка из Питера. Говорила она с Викой. – Возможно ли на радио получать какие-то деньги ? – Нет, мы все работаем бесплатно. – Но в будущем может быть что-то будет возможно ? – Нет, у Dreyeckland‘а как раз кончается дотация от Евро-парламента. – Но возможно хотя бы справку для Министерства труда получить, что я здесь чем-то занималась ? – Да, но вряд ли это будет хорошая справка, у радио слишком левая репутация. – А можно ли признать эту работу, как журналистскую практику в Германии ? – Вряд ли это кто-то признает, особенно если это работа в русской редакции... Она окидывает взглядом наши стены, не зная, что бы ещё спросить. – Ну, а слушатели у вас есть ?

 

Представь себе, наши передачи сканировали на предмет слова “раса”, когда – на понятном немецком – было сказано, что рок-движение в США в момент его появления было направлено против расовых, социальных и т.д. различий. Немцы потом сказали, что в интонации не хватало кавычек. Так или иначе, “что-то о расе” было услышано и вызвало, о Господи, дальнейшие вопросы. Настучавшего человека просили найти передачу и точное место. И он не помнил, на какую тему это было, о кино, о Росии, и сканировал кассеты. Наша возмущённая реакция только испортила дело, протому что это был не наезд, а принятый способ критики. Борис с тех пор безнадёжно поправел.

 

Вероника рассказывает, что когда мы рисуем на русской дискотеке серп и молот, он означает нечто иное, чем красные звёзды, которые там уже нарисованы. Например для западной украинки Ольги, которая говорила, что и подумать не могла, что ей доведётся рисовать серп и молот на стене... А лучшая звуковая дорожка была у Бориса, включая гэдээровскую группу Пудис, помните...

 

Пользуемся случаем сообщить, что за работу на Радио Эх Саша награждается Звездой Asyl'а** Третьей Степени с лучами.

 

Слушатели у нас появляются вопреки нашим усилиям. Мы не крутим поп-музыки и даже советские ностальгические песни сильно селектируем. Не рассказываем, как плохо жить в России и как хорошо в Германии... Нет, поправляет меня Вероника, мы не говорим, как ужасно жить в Германии, но ещё хуже – в России... Не говорим, как лучше устроиться на работу или сэкономить деньги на страховке. Не даём полезных советов, не рассказываем, как они удивительно хорошо поступили, уехав. Не прославляем политику “западных держав". Поэтому появление у нас слушателей – невероятное чудо.

 

8 Марта. Вероника и Ольга делают женскую передачу. У них звучит по заявке “настоящий полковник” Пугачёвой, и стремительно надоедает прямо на ходу. Наконец, Ольга обрывает музыку и говорит:

– Да ну его, полковника, давай лучше нашу, любимую...

– Ты что имеешь в виду ?.. – спрашивает Вероника невинным голосом.

– Ну,.. Ну ладно, давай...

В эфире (проникновенный мужской голос под звуки скрипок поёт): “о, как любил я тебя бесконечно, /страстно и жадно, страстью горя,/я, признаюсь, поступил бессердечно,/сделав дитя и покинув тебя...” В незабываемой стилистике классического русского романса женский голос продолжает: “Помоги мне сделать / аборт, / о, помоги мне сделать / аборт, / ах, помоги мне сделать / аборт...” В студии звонит телефон. На другом конце провода девочка лет шести. “А не могли бы вы,” – говорит она, – “передать для моей мамы...” “Бабушки, бабушки,” – шепчет ей кто-то на заднем плане. Вероника прижимает ухом трубку и машет рукой, сделайте хотя бы динамики в студии потише. В эфир звонок, слава Богу, не идёт. “Да, для моей бабушки песенку Аллы Пугачёвой...” Вероника спокойна как никогда. “Хорошо, что ты звонишь. Поздравь свою бабушку с Восьмым марта. А песню Аллы Пугачёвой для неё мы сейчас передадим.” И не давая дослушать про то, как прежний герой полюбил теперь иное, об ином его мечта, в эфир с третьего куплета снова врывается “настоящий полковник”. Для бабушки там осталось ещё около трёх минут. Я услышал это только в записи, и, Вероника, должен сказать тебе ещё раз: я преклоняюсь перед мастером.

 

Вероника говорит, что мы занимаемся в Германии интеграцией – мы интегрируем немцев в русскую культуру.

 

В эфире ( Олег рассказывает о нас на радио “Свобода”): “...то, чего мы хотим достичь – это определённая депрофессионализация медиа. Потому что в обычных медиа, по крайней мере в немецких, в немецких радиопрограммах, очень силён этот диктат, профессионализма, определённого стиля, тайминга радиопрограмм, нужно уже включиться на определённую ментальную волну, чтобы это радио слушать и воспринимать. Мы создаём в эфире некоторый более мягкий контекст. С которым, может быть, легче идентифицироваться. А это очень важно для наших слушателей, потому что с чем им, собственно, идентифицироваться в Германии – было и остаётся вопросом.”

 

Полиция сказала, что выносить их бессмысленно: это займёт часа три, а собрание всё равно будет сорвано. Дело в том, что мы расселись за столики вперемешку с официальной публикой. Гвалт в зале страшный, свистки, крики. "Wer gegen Auslaender hitzt..."*** Кое-где, уже не замечая наших микрофонов, брыжжут слюной горячащиеся старцы. "Во-от идёт паалиция, щас их всех за ноги потащщат..." Нет, не в Германии верить в безобидность этих одуванчиков. Полиция не пускает больше никого с улицы, но народа достаточно. Винни, хозяин знаменитого в городе "пляжного кафе" в местном сквоте, забирается на сцену, куда только что отказался взобраться христианско-демократический министр, и пытается что-то сказать. Пара полицейских приглашает его вниз. "Мы хотим жить !" – скандирует зал. Винни в такт открывает рот, но микрофон выключен, слов не слышно.

Тётка лет пятидесяти всплёскивает руками, оглядывая разбросанных по залу, как здесь говорят, "автономов". "Вы знаете, мне стыдно..." – впрочем, довольно спокойно говорит она нам в микрофон.– "Ведь это могли бы быть мои дети. Ужасно. И послушайте, что они кричат ! Ну разве это способ вести дискуссию ? Все хотят жить. Что они вообще имеют в виду ? Я вот тоже хочу жить..."

 

В Мюнхене Ольга и Ира встретились с Машей, приехавшей туда вместе с Ули из Петербурга. Ули уже три года пытается развернуть там лесной бизнес и совершенно измучился. Была середина лета, и город достаточно раскалился. Я пытаюсь представить себе летнюю баварскую ночь, когда окна открыты, и слева мигает подсветка Олимпия-Парка, а с другой стороны слышна ещё не совсем опустевшая трасса Фракфуртер Ринг. Где-то в середине ночи Маша растолкала Ольгу.

– Слушай, ты кричала во сне, – говорит она испуганно.

Ольга ничего не помнит, вообще в это время будить её бессмысленно.

– А что я говорила ? – спрашивает она наконец.

– Я же не понимаю по-немецки. Зонст коммен вир шпет, что-то такое...

– Sonst kommen wir zu spaet ? Wohin ?****

Маша смотрит на Ольгу, не понимая вопроса. На другой стороне огромной, годов, наверное, двадцатых, двуспальной кровати Ира беспокойно вздыхает и поворачивается к светящейся в темноте занавеске.

– Noch zwanzig Seiten...– говорит она, – nur noch zwanzig... *****

– Что ты ? – спрашивает её Маша.

– Она в издательстве работает, – говорит Ольга.

Маша уходит обратно в свою комнату. Скрипит дверь. Маша останавливается, понимая, что Ули тоже бормочет во сне.

– Всё будет хорошо, – говорит он по-русски, – да, да, всё будет хорошо.

Маша делает шаг вперёд, Ули вдруг подпрыгивает и садится на постели.

– Я говорил ? – спрашивает он быстро. – Что ? Что я сказал ?

– Ничего, ничего, шепчет Маша, – спи...

– А... – оперевшись на локоть, он медленно опускается обратно. – Ну, я сплю...

 

“И, конечно, понятно, если у нас всё больше и больше становится людей в немецком “Эх”, которые не говорят по-русски, мы всё больше и больше выходим из русского контекста. И, мне кажется, это –нормально, я этого абсолютно не боюсь, потому что сохраняется стиль редакции, и какая-то достаточно сама по себе «своя» энергия, существующая в нашей команде...”

 

В эфире (Юлия по-русски рассказывает об одной из своих поездок в Россию): у меня был такой случай, когда я была случайно в деревне, .. на экскурсии,.. и мы жили в пионерском лагере... Малолетние, они всю ночь хотели к нам пристать, и мы совсем там... Ну, мы просто боялись, уже хотели спать... И, чтобы защитить нас, мы звали тракториста, но наоборот... Два метра роста, и мы думали, что тракторист нас спасает, но он стал приставать ко мне. Там, молоко, и очень “пей, Юлечка, пей”... Это, это хорошо, но после молока он уже говорил, там ещё такая комната есть, я, конечно, старый, но я уже, я ещё могу... После этого он ещё говорит, ну Ир, подругу спрашивает, а что это Юля так странно разговаривает, она что, совсем пьяная ? – Нет, нет же, она же немка. – Как так, какая немка ? – Да, да, она – немка. – Действительно, она – немка... А я ей такие вещи предлагал !

--------------------------------------------------------------------------------------------------- 

Радио Эх, Виктория Балон, Кирилл Щербицкий, 1999 г.

Отрывки из этого текста прозвучали в феврале 1999 года на Радио Свобода в передаче “Поверх барьеров”.

 

 

 

* Возможности сделать мир лучше (нем.)

** Asyl ('Азиль') ) (нем.) – убежище, то же, что англ. Refuge. Подавших на Азиль называют в Германии азилянтами.

*** «Кто разжигает вражду к иностранцам ?» (нем.)

**** «А то мы опоздаем ? Куда ?» (нем.)

***** «Ещё двадцать страниц, только двадцать» (нем.)