Кирилл Щербицкий.

 

 

Сто шагов вокруг ступы.

 

 

I.

 

–    Тут уж молись-не молись, –  вздохнул Тендзин. – Если духи тебя не выдадут, тогда ничего, а выдадут, так и всё.

–        Ты можешь потише ? – из-за угла шикнул на него Виктор. Он сидел там в полной позе лотоса, что никак не вязалось с неожиданной живостью его реакции.

–        Извини, – смутился Тендзин. – Я думал, ты спишь.

Хотя Тендзин не мог его видеть, Виктор всё равно закатил глаза к потолку и укоризненно потряс головой. Потом прислушался.

–        По-моему там ещё кто-то есть, – сказал он.

Тендзин приподнялся и, оглядевшись, пополз к отвестию в стене пещеры.

–        Рано, – шепнул Виктор, но Тендзин уже высунул голову в проём.

В пещере было полутемно, бодхисаттвы[1] на стенах делали защитные мудры, окружавшие их фигурки поменьше, казалось, летели вокруг по широкой дуге, конечный пункт которой был неясен, потому что дальше фрески были облуплены. В нише, упершись затылком в живот полустёртого бхикшу, сидел Виктор, из соседнего хода торчали ноги Тендзина. Музейный зал, окружающий пещеру, был полутёмен и пуст.

–        Ну как ? – спросил Виктор шёпотом.

–        Я так думаю, ушли.

–        А сигнализация ?

Тендзин молчал. 

–        Сейчас проверим, – сказал Виктор, откашливаясь. – Ом пема сато самайя, ману палайя... – Он зажмурился и протянул руку к бодхисаттве в центре пещеры.  – Пема сато тено па...

Ничего не случилось. Рука Виктора благополучно прошла последние сантиметры перед стеной и коснулась камня.

–  ...махасамайя сато ах, – Виктор закончил мантру и открыл глаза. – Сигнализация отрублена. Вот те крест, как обещали... Ну что, пошли ?

Они зажгли фонари, вылезли из пещеры и осторожно двинулись вглубь заставленного резными колоннами и стеклянными витринами помещения.

– Ну и будды здесь... – сказал Виктор, выхватив фонарём из темноты каменный рельеф. – Ништяк. Как в греческом зале.

Тендзин отступил на шаг и осветил рельеф целиком. На изображении сидел в позе медитации неожиданно европейски выглядящий Будда, которого осаждала со всех сторон толпа вооружённых мечами и копьями усачей. Будда улыбался. Двое львов у его ног тоже улыбались довольно-таки отъехавшей, но сочувственной улыбкой, хотя некоторые из нападавших уже влезли им на спины, чтобы лучше дотянуться до Победоносного. «Mara attacks» – стояло на табличке под рельефом.

–        Львы Джа, – сказал Виктор, – смотри, как улыбаются.

–        Слушай, давай пойдём, – Тендзин нетерпеливо кивнул в глубину зала. – Нам ещё искать...

–        Ну хорошо, хорошо. Время – деньги.

Они прошли ещё немного и начали подниматься по лестнице, когда откуда-то сзади, может быть из соседнего зала раздался глухой удар, переходящий во множество пронзительных, но слабых звуков, похожих на птичьи крики. Тендзин застыл на месте, Виктор отпрыгнул в сторону и исчез за колонной. Всё стихло.

–        Там что, зверинец ? – спросил Виктор, выглядывая.

–        Нет. Там, наверное, тропики, – спокойно сказал Тендзин, – Крокодилы, бегемоты...

–        Ты что, спятил ?

–        Новая Гвинея. Выставка. Я смотрел по плану, – сказал Тендзин.

–        И что ?

–        Ну, луки, знаешь... Черепа... Может, пойдём посмотрим ?

–        Сам смотри, если тебе приспичило, – Виктор крадучись двинулся вверх по ступеням.

–        Черепа у нас тоже есть. – поднимаясь вслед за ним, сказал Тендзин. – И трубы из берцовых костей...

–        Дело не в черепах, – ответил Виктор. – Дело в том, кому они могут понадобиться. И вообще нам сюда.

На верхней площадке Виктору показалось, что на этот раз он отчётливо слышит сзади плеск воды и далёкие крики. Он хотел сказать об этом Тендзину, но тот уже исчез за разукрашенной деревянной дверью, которой оканчивалась лестница. Виктор подавил в себе и так не слишком сильное желание оглядываться и последовал за своим спутником.

Они оказались в совершенно тёмном зале, в шахматном порядке заставленном стеклянными прямоугольниками, в каждом из которых висело по две тибетские тханки. В некоторых ещё лежали чаши из черепов или горного хрусталя и трёхгранные кинжалы-пурбы.

–    Ты только посмотри ! – сказал Тендзин, протягивая руку к ближайшей витрине. – И они хотят всё это продать !..

Виктор схватил его за плечо.

–        Стой ! – прошептал он. – Может не всё вырублено...

–        Слушай, – обернулся к нему Тендзин, – если ты боишься, повторяй мантру, это поможет. Я всегда так делаю.

–        Я тоже. Типа «нам не страшен серый волк...»

Тендзин непонимающе посмотрел на него.

–    На мотив,  – объяснил Виктор. – «Пал ден тса ви рин по че, рин по че, рин по че. Пал ден тса ви рин по че, ла ма рин по че.»

–        Уф-ф... – Тендзин махнул рукой и повернулся к витринам. – Пошли, да ? Смотри, я Шалу пожалуюсь, какие ты здесь мантры распевал...

Виктор пожал плечами.

–        Всё-таки я не понимаю, – сказал он. – Это же огромное богатство. Неужели кто-то смог столько заплатить ?

–        Да гроши они заплатили. Гроши. Но сразу в Швейцарию. А что ? – с внезапной злобой сказал Тендзин. – Нам не надо ! Где этому висеть ? В Усть-Каменносольском музее восточных культур ? У нас в тридцатые фильм делали, исторический, кому-то стукнуло снять шествие лам. Сняли, а потом всё в костёр. Маски, книги, всё. И теперь то же самое. Ну кому нужна например эта выцветшая   роба ?

–        Ладно, тише, – сказал Виктор, – если хочешь, возьми, покрасим.

–        Я не монах. И не в робе дело. Они всё это здесь выставят, окупят расходы, потом ещё в Бодхгайю свозят. Благодетели !

–        Ну, Бодхгайя-то не самое страшное. Место просветления Будды...

–        Я не знаю, что у них там за праздник. Нет ни у кого такого праздника. Чтобы у людей из рук святое выдирать...

–        Ну, святое мы сейчас сами выдерем, – сказал Виктор. – Ты нож не забыл ?

–        Вот.

Некоторое время они обходили стеклянные прямоугольники, рассматривая тханки. Наконец Тендзин несколько раз помигал фонарём.

–        Ну что ? – спросил Виктор, подходя. – Она ?

–        Кажется она. Давай, отвинчивай...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

 

II.

 

­–    Как тебе вообще пришла в голову мысль написать роман о буддизме ?

Мы сидели в Макдоналдсе на Рудольфплатц. Мимо, как обычно, текла многоязычная толпа.

–   Это же всё уже было... И потом, ты действительно уверен, что так хорошо знаешь буддийскую философию ?

–        Ну, 100 процентов, – ответил я.

–        Нет, правда уверен ? Вот например,.. – Сара задумалась. – Смотри, возьмём то место, где зуб Будды на фабрике запихивают в гранату...

–        Чтобы как-то его сохранить, – ответил я. – Спрятать, инстинктивно, когда по проходу уже идут. Понимаешь, это секундное действие. И потом, представь себе эту кучу гранат, в одной из которых спрятан зуб Будды, и нет никакой возможности узнать, в какой именно...

–        Хорошо, согласна. Но она же потом взрывается...

–        На войне. И не в бою, а случайно, потому что у них там руки как крюки.

–        Да, и твой зуб впивается главному герою в зад. – Сара откинулась на спинку стула, воздев очи горе. – Скажи, ты вообще читал что-нибудь о том, как действуют буддийские реликвии ?

–        Подожди, – я приспособил пластиковый стаканчик под пепельницу и протянул ей зажигалку. –  Во-первых, гранаты в питерском храме действительно делали. Во время войны там просто устроили цех – использовали помещение. Во-вторых, от взрыва никто не погиб. Был только один пострадавший,  его из-за этого и демобилизовали. Так что с этикой всё в порядке. Зуб вырезали и отдали обратно, думали, осколок, на память. И он увёз его в Иркутск...

–        Ну, не знаю. Будь осторожнее с этим. Никто, конечно, не осудит, просто ты сам будешь выглядеть идиотом. С буддизмом это легче всего...

Я огляделся, прикидывая, понимает ли кто-нибудь вокруг нас по-русски. Однажды Сара например подробно обсуждала в метро, как мне нужно наконец перестать бояться и сменить ориентацию, потому что я неестественно капризен и не могу жить с женщиной. Под женщиной она подразумевала себя. Я тогда на время отключился от всего, в очередной раз зависая над снежными пустынями вокруг Пема Цал в поисках сюжета. К тому же, как и подобало архату, я слишком рано вставал. Сара уже вовсю описывала, как именно меня нужно инициировать в новую жизнь, когда стоящий перед нами затянутый в чёрную куртку парень с двумя серьгами в ухе, выходя на площади Барбароссы, обернулся и отчётливо сказал, «вы, ребята, совсем охуели !» Двери захлопнулись, и мы одновременно проделали запоздалый фейс-контроль вагона.

–        Слушай, а хорошеют соотечественники, – сказала Сара задумчиво.

–        Да, вполне мило выглядит, – подтвердил я. – И говорит по-русски. Так что моё будущее не так безнадёжно, как кажется.

Сара посмотрела на меня иронически.

–    Смотри, – мечтательно продолжал я, – сначала я покажу так. – Я сложил пальцы на обеих руках домиком, оставив в стороне большие и указательные. – Это значит, я люблю тебя. Потом так: я сжал руки замком так, чтобы вверх торчал один большой палец. Это уже значит: я хочу тебя. Потом соединить указательный палец с большим. Это значит сегодня вечером. Или средний с большим – завтра вечером.

–        А если безымянный с большим ?

–        Когда-нибудь позже.

Сара сделала несколько быстрых манипуляций, закончившихся соединением мизинца и большого пальца.

–    Это не значит «никогда», – сказал я. – Это значит: прямо сейчас, но осторожно, на нас смотрят.

–        Где ты этого набрался ?

–        Наука умеет много гитик, – сказал я. – Средневековая система, использовалась в дзенских монастырях. Кстати, прекрати мотать пальцами, а то на нас действительно смотрят.

Сара скосила глаза.

–    Это не русские, – сказала она.

–        Я понимаю, что курды, судя по всему. Но чёрт его знает, что это для них значит.

–        Я думаю, думать об этом нет никакой не-об-хо-ди-мо-сти. И пожалуйста не тереби меня за кольцо, оторвёшь. Ты же знаешь, оно не воткнуто, а прицеплено.

–    Тебе идёт пирсинг... Соберёшься делать по-настоящему, дай знать. «Нужно изрубить в куски и тело и душу, чтобы достичь хоть чего-нибудь...»

–        Псих, – сказала Сара голосом ёжика в тумане. – Ты мне чуть губу не прокусил. Когда мы выходим ?

–        По-моему, через две. Поправь свои драгоценности.

–        Сам поправь свои драгоценности. К учителю едем, не куда-нибудь.

 

 

III.

 

Если бы птица Гаруда облетала Кёльн в поисках демонов, вызывающих эпидемии, сокращения социальной помощи и требования пунктуальности при приёме на работу, или демонов, ответственных за неприязнь к акценту или пирсингу, неоправданно дорогие автомобили и совершенно потусторонние цены на жильё, или же           демонов-источников бодрящих сообщений о вводе войск уже-не-знаю-куда и о срезании пенсий, или, наконец, тех демонов, которые провоцируют разрушение вагенбургов[2], шествия fruehaufsteher[3] и марши бритоголовых, – если бы она, Гаруда, именно с этой целью лавировала над городом, то её маршрут оказался бы достаточно предсказуем. Всматриваясь в щели улиц, готовая мгновенно извлечь оттуда очередного молодчика с сотовым на упитанном бедре и утащить его вместе со сверкающим автомобильчиком и юридической защищённостью в первый и последний раз в хмурые кёльнские небеса, она, помедлив над Альбертус-штрассе, скорее всего свернула бы в сторону Синедома, миновав  таким образом Рудольфплатц и Гогенцоллерринг и ещё несколько районов вокруг. Здесь вероятность улова была меньше, и видимо этим и объясняется, что мы никогда её толком не видели. Гаруды не могут обознаться, так что даже Алан, сидящий сейчас передо мной, балансируя, как шмель на былинке, на табурете Нара-сушницы, – японской забегаловки на Фризенштрассе, – со шмелиным упорством хмуря бритый лоб над горой разноцветных рисовых колец-роллс в деревянной миске, мог быть спокоен, несмотря на свою супердорогую куртку и мобильник, совершенно исчезавший в его пятерне. Мне бы не пришло в голову волноваться за него, потому что ещё не так давно я спал на коробках в его совершенно мизерной комнатушке в двух шагах отсюда, где на лестнице всю ночь пытались, но никак не могли разобраться горячие эритрейские парни. Большинство его друзей и подруг совершенно не представляли себе, как он живёт. Я до сих пор был благодарен ему за приют, хотя и не разделял его новых вкусов и маниакального пристрастия к напоминающим мелконарезанную клумбу роллс. По немецким понятиям мы созванивались довольно часто.

–        Роман ? Ты сбрендил. Ты что, русский писатель ?

–        Русскоязычный...

–        Эмигрант, – с пафосом закончил он. –  С литературными наклонностями.

–        Да иди ты на фиг, – сказал я.

–        Или ещё лучше – контингент. Ты контингент ?

–        Слушай, что ты меня обстёбываешь ?  Ну почему я не могу писать роман, если у меня есть время ?

Видимо, в моих словах было что-то, делающее из простого человека гуру.

–        Если у тебя есть время, займись бизнесом. Или учи языки, – сказал Алан назидательно. – И к тому же,  ты же хочешь писать по-русски ? Тогда тебя переведут, только если ты будешь именно что русским писателем. Жуть ?

Он забросил очередной ролл в свою мерзкую пасть.

–    Да, кстати, мы тут оформили несколько стендов на франкфуртской ярмарке. Из этого мало что вышло: народу было мало, все боялись террористов. Так что у меня было время, я походил по залам. Ты реально представляешь себе, сколько там книг ?

–        Ну, бывал я там, – сказал я, открывая банку японского пива.

–        Ужасть. И ты хочешь этим заработать ?..

–        Я и так зарабатываю, – сказал я. – Ладно, Бог с ним. Просто я хотел написать буддийский роман. Как Булгаков написал христианский, или Курейши – мусульманский.

Алан подумал немного.

–        А Пелевин что ?

–        Пелевин хорош. Но, во-первых, это всё-таки не весь буддизм, это дзогчен. Он же не мог втиснуть всего в одну книгу... Материала уйма, просто жалко. Я тебе рассказывал, как когда-то в Семипалатинске отставной майор организовал буддийскую школу ? Так, говорит, сейчас месяц слушаем у меня лекции по экстрасенсорике, – это за деньги, конечно, – а потом, говорит, приедет учитель... Это он просто услышал, что приезжает Чойинг Ринпоче. Ну, после ламы его, конечно, тут же послали...

–        Круто, – Алан проглотил следующий ролл. – А ты здесь причём ?

–        Я переводил.

–        А зачем тогда роман ? Напиши что-нибудь от себя. Лучше сразу по-немецки, начитаешь на плёнку, пустим в динамики в галерее у Хорста. Виртуальный Тибет на Урале...

–        Подумаю. Только не «Виртуальный Тибет». Это книга одного американского мудака.

Алан пожал плечами. Некоторое время он занимался только содержимым своей миски, приправляя авокадо и бруснику японским хреном. Я подумал и заказал ещё пива.

–    Вот тебе буддийская история, – сказал он после паузы. – Мне тут недавно Надька звонила. Из Москвы.

–        Кто ?

–        Надька... Ну,  Надька, которая в Америку уезжала. Счастливая – дальше некуда. Я, говорит, вернулась. Теперь суши верчу. Дреды она срезала, говорит,  вся голова в шишках. Познакомилась в Нью-Йорке с амиком, наполовину японцем. А он тудым-сюдым и, представляешь, собрался в Россию, сушницы открывать. Она с ним обратно, у неё русский и все дела, хотя между собой говорят по-английски. Работает теперь в Китай-городе. А как грин-карту выиграла, что было, помнишь ? «Никогда не вернусь в эту страну !..» Странная  история, правда ?

Я кивнул.

–        Меня как-то никогда серьёзно не тянуло в Америку, – сказал я. – А тебя ?..

–        Когда как... Я вообще когда решил, что пора...

 На время я перестал его слушать. «Меня как-то никогда серьёзно не тянуло в Америку», я так и сказал ей тогда в Шереметьево, потому что перечислять все «почему» было бы неуместно. «Глупости» – ответила она, –  «в американских буддийских центрах всё равно все русские». Мы сидели у стеклянной стены, выходящей на лётное поле. Надин самолёт был в четыре, перед этим мы проспали до одиннадцати утра, потому что накануне проссорились до трёх и уснули в шесть. Снаружи не было холодно, но самолёт всё равно чем-то напоминал нахохлившуюся в своей маниакальной решимости улететь цаплю.

– Так что с Америкой всё обломалось, – Алан бросил палочки в миску. – А, третье уже ? А говорил, не можешь пить японское пиво... Давай лучше дерябнем сакэ, а ?

Кстати, если бы птица Гаруда, на этот раз над Китай-городом, задумалась на секунду, кого из обитателей этой части света избрать для демонстрации истинной природы реальности, её выбор мог бы остановиться на ком-нибудь из посетителей шикарного японского ресторана «Фиганиема». Бутылка сакэ, протянутая клиенту симпатичной гейшей, у которой один только знакомый беженец смог бы распознать русско-казахские черты, замерла бы в воздухе над опустевшим столиком. Краткое «ни хуя себе», мгновенный шелест крыльев в окнах... «Murakawa-san ! – взволнованный, с акцентом, голос скорее всего негромок и по-прежнему звучит в очаровательной гармонии с тихим перестуком бамбуковых штор. – It happened again ! What the hell shall I do now with his bill ?..[4]

– Да, Надя... – сказал Алан, когда мы наконец слезли со своих табуретов и направились к выходу. – вот что бы ей не приехать в Германию ? Поболтали бы. Взмедитнули бы вместе...

– Да, – сказал я. – Из Штатов хоть звонила.

Мы вышли из начавшего уже закрываться кафетерия в звёздную как глаза Будды зимнюю ночь.

 

 

 

 

IV.

 

–        Ну, и что дальше ? – Сара тыкала толстой трубочкой в milch-shake.[5] – Главный герой, конечно же, ты. Его случайно не зовут Карма Дордже ?

–        Виктор. Он же Джампа Сопа.

–        А это ещё что ?

–        «Любовь и терпение». Моё первое имя.

–        От кого ?

–        От Александра Цвиллинга. Я тебе, по-моему, рассказывал, это было в МГУ, после лекции. Человек десять вышло в коридор, и он дал прибежище. Сидели прямо на полу.  Где-то на биофаке, там из дверей выглядывали какие-то лаборантки в халатах...

–        Это был нью-эйдж ?

Я покачал головой.

–        Не думаю. Он просто дал медитацию прибежища, как её дают в Гелугпе. И написал всем имена. Потом вечером я напился, и голова болела ужасно.

–        Ну, хорошо. Чакра Сопа...

–        Джам-па.

–        Да. Что он делает ?

–        Живёт в высотном доме на Котельнической набережной. Учит тибетский при ИСАА. Учитель – Чжанчжуб Гарабович Семёнов, пуганый, поэтому скрывает, что буддист, но наезжает страшно. Заставляет учить слова типа стол, стул, рука, кошка. «В доме моём кошка большая одна есть...» А иногда ни с того ни с сего требует перевести фразу «Совершали ли Вы ритуал Авалокитешвары в прошлом месяце ночью в полнолуние ?» У Семёнова жена – Лонгронга Яковлевна. И дочь – типичная гопница.

–        Правда ?

–        Да нет.

–        А зачем тогда ?

–        Приставать к главному герою... Хотя не знаю, может быть и нет. А начинается всё с того, что к нему в окно влезает говорящий кот.

–        Ну это-то у тебя Булгаков...

–        Фигаков ! Кот вполне себе существует. Он, между прочим, ученик  ламы Мингъяра Дондупа и сам – один из учителей Лобсанга Рампы. Его зовут Шалу. Он и рассказывает Виктору, что происходит, и что за приключения ему предстоят. Понимаешь, читатель узнаёт всё постепенно. А на самом деле всё очень просто. В белом плаще...

 

В белом плаще с отворотами и с широким хлястиком Мирон больше всего смахивал на отсидевшего шпиона. Мы стояли на мосту Дойтцер Брюкке. Накрапывал дождь. Тёмный промозглый вечер на Рейне уже готов был перейти в сырую холодную ночь. Свидетелей Миронова переодевания не было. Я приволок ему плащ в сумке, чтобы из доходяги Дхармы он превратился во что-то вроде добропорядочного буржуа эпохи «Прозрения Мегре».

–        Сейчас пойдём пить глинтвейн, – сказал я. – Скоро рождество.

Был самый конец ноября.

Мы, не торопясь, двинулись налево, где внизу вдоль берега натягивали канаты под напором течения теплоходы «Лорелея-Альтона».

–    Да, я прочитал то, что ты мне послал, как раз по дороге, – сказал Мирон. – Всё ништяк, но, ты знаешь... Мотивация твоя, что ли, как-то не совсем понятна...

–    Ну, это естественно, – ответил я. – Вообще сначала мне хотелось написать роман про ностальгию по перестройке. Не по до или после, а именно по этому времени. – Я почувстовал воодушевление, которое часто ощущал при мысли, что можно, оказывается, шататься по промозглому Кёльну и обсуждать все эти материи. –  «Те, кому нечего ждать, отправляются в путь» – помнишь ?

–        А буддизм тут причём ?

–        Ну, это тогда было как бы расширение пространства, понимаешь ? И тяга к буддизму, как реакция на это. Кстати, я потом в полный рост столкнулся с этим здесь. На одной какой-нибудь цитате можно столько дискуссий сэкономить, с эмигрантами и вообще. Сказано, например: «покинув родные места следует упражняться в непривязанности, и чужбину не делая опорой.»

–        Это Лин-цзи какой-нибудь ?

–        Гампопа.

–        Ты, наверное, мало общаешься с русскими, – сказал Мирон, подумав. – Это по поводу твоего пространства. Дело не только в совке, но возьми посмотри на реальность. Здесь все зажатые, и все жмутся к своей общине: русские там, немцы, турки, китайцы, всё равно, и никто толком никуда не выбирается. Я вот протусовался четыре месяца у Павла в Пуатье, забыл, как по-французски говорят. Свои у своих же на головах, стоило уезжать. Напротив снимала квартиру арабская туса, всё то же самое, насколько я могу судить. Да и твои буддисты тоже... В Испании на ритрите...

–        Ты был на ритрите ??

–        Сейчас расскажу. Вот, например, немцы. Там они ходят толпами, говорят только по-немецки. Какое там «и чужбину не делая опорой»!.. – Мирон выкинул окурок за перила. – Меня туда Анька затащила. Медитировать я, конечно, не ходил, но жили над лагерем в горах, кстати, прикольно. Там ещё выше есть ступа, я туда спать ходил.

–        Ага. Я тоже пробовал. Приснился Шварцнеггер, вообще херня какая-то.

–        А мы с Анькой ссорились. С немцами я, кстати, такую тактику избрал, сразу говорить на несуществующем языке. Дын буршуб ! Харым воле ! Любой штрудель от этого сразу же смирнеет и «do you speak english ?» Вообще-то меня там всё здорово доставать начало. Потом какие-то мудаки на стоянку пришли и палатку порезали, и тапочки.

–        Немцы ?!

–        Наверное. Я, ты понимаешь,.. достали эти медитации, а Аня после них ещё простираться оставалась, а по утрам обязательно на Тару зелёную, словом труба. Ну я с горы и кричал.

–        Что кричал ?

–        Разное... Ну там, meditation is shit[6]… А там внизу немецкий лагерь. Они, наверное, услыхали, и вот.

–        Сандалии разрезали ? Не... Темперамент не тот. Это, наверное, испанцы...

–        Ну, не знаю. А ещё когда Дюсум Кхьенпа приехал со всей своей свитой на семи мотоциклах, я иду, стоит куча охрененных таких мотоциклов, БМВ там и прочие, я думаю, зайду сейчас в мастерские, там, знаешь, инструменты выдавали, топоры, верёвки, всё такое – палатки ставить, зайду и спрошу, ребята, нет ли у вас  какого-нибудь гвоздика ? И в мотоцикл, в шину ему... Вот так у меня крыша ехала.

–        И... как ?

–        Да нет, только собирался. Мы потом на море уехали.

Мегре в широком плаще и его спутник сошли с моста и скрылись в вечерней темноте.

–        А где мы вообще ?

–        Недалеко. Скоро Рудольфплатц.

–        Холодина. Я, наверное, скоро сдаваться пойду, – сказал Мирон, поднимая воротник. – Скажу, потерял паспорт. Они если не просекут, что просрочил визу, дают справку в полиции, и вперёд. Пора в Россию, чего здесь делать... Анька в монастыре, во Франции, вся в священностях...

Мы купили в киоске литровую бутылку глинтвейна и ускорили шаг.

–        Я не знаю, – сказал Мирон, заходя вслед за мной в подъезд, – ты присылай, если будешь писать дальше. Но, по-моему, телега всё это. И ну её, эту Европу. Я вот вернусь, поеду на Чусовую с типи, оттянуться по несуетливым делам.

Света в подъезде толком не было, в заляпанных серыми остатками побелки окнах были видны другие окна, выходящие во внутренний двор-колодец. Некоторые из них ещё были освещены. Придерживаясь за перила и стараясь не цепляться за присёгнутые  к ним велосипеды,  мы поднялись на третий этаж.

Внизу хлопнула дверь. Машинально я оглядел лестницу и увидел нечто неожиданное: из темноты подъезда на меня уставился Шалу. Он сидел в полной позе медитации, в очках, держа в лапах устрашающего вида чёрную книгу. «The main feature of the realm of the gods, for example, – громко произнес он, видимо возобновляя прерванную нашим запоздалым появлением лекцию, –  is that it is devoid of suffering, a realm of changeless beauty and sensual ecstasy...» Он посмотрел на нас поверх очков и продолжал. «Imagine the gods, tall, blond surfers, lounging on beaches and in gardens flooded by brilliant sunshine... Молодой человек !  Если вы пришли с таким опозданием, будьте добры сконцентрироваться. А то получится как в русской по-го-вор-ке: орал мужик в поле, выорал драгоценный камень. Вспомните Испанию.» Он окинул взглядом аудиторию. «Sorry. By brilliant sunshine. Listening to any kind of music they choose, intoxicated by every kind of stimulant, high on meditation, yoga, bodywork, and ways of improving themselves, but never taxing their brains...» Он снова сделал паузу, на этот раз пристально поглядев куда-то вглубь аудитории. «… never confronting any complex or painful situation, never conscious of their true nature, and so anesthetized that they are never aware of what their condition really is.»[7]

На мгновение Шалу начал как будто куда-то уплывать, но потом визуализация снова стабилизировалась.

«If some parts of California and Australia spring to mind as the realm of the gods, you can see the demigod realm being acted out every day perhaps in the intrigue and rivalry of Wall Street, or in the seething corridors of Washington or Kremlin. And the hungry ghost   realm ?» Шалу взъерошил шерсть. «They exist wherever people, though immensely rich, are never satisfied, craving to take over this company or that one, or endlessly playing out their greed in court cases. Switch on any television channel and you have entered immediately the world of demigods and hungry ghosts...»[8]

На последней фразе звук начал терять отчётливость, потом смолк.

–    О, котам ! – с неожиданной нежностью басом сказал Мирон. – Кис-кис-кис...

–        Немцы говорят «миц-миц-миц», – машинально поправил я.

–        Ага. Миц-миц... – Мирон наклонился, пытаясь почесать коту за ухом. –  Кич-кич-кч... А, по-польски тоже понимает. Ты здесь живёшь ?

Я не ответил, пытаясь в полумраке вставить ключ в замок. Это было не так-то просто, тем более, что в поле моего зрения как раз сконденсировался хвост Шалу. Наверное, теперь это был вид непосредственно из-за трона, на котором он сидел. «Необходимо положиться на высшую реальность, – услышал я его шёпот, – что подобно случаю с вороном, улетающим с корабля.»